Исповедь бунтовщицы
Ночь прошла беспокойно. Мучил надсадный дохающий кашель и не давал уснуть. Забыться, точнее сказать, провалиться в сон сумела только под утро. Когда открыла глаза, было уже светло. Находясь в полусне между грёзами и реальностью, лёжа на полу, на поролоновом матрасе, я наблюдаю в окно, как сквозь жёлтые листья чинары, которая растёт возле дома, пробиваются солнечные лучи. Выходить из состояния дрёмы в реальный мир не хочется, и я искусственно затягиваю его. Золочёные, резные листья полупрозрачны, они едва - едва трепещут, купаются и переливаются в утреннем свете. И эта игра радует своей красотой. Утром всё кажется не таким мрачным, как ночью. И на душе светлеет, успокаивается то, что так мучило в темноте.
Скоро две недели моего одинокого проживания в полупустой квартире. Восьмилетний сын находится в России у мамы. Я отвезла его ещё в августе, к началу нового учебного года. Муж в командировке. Он в составе экипажа перегоняет вертолёт в Новосибирск. Перелёт затягивается в связи с нелётной погодой. Октябрь в России льёт дождями. По последним сведениям - экипаж застрял в Саратове и сидит в ожидании погоды уже пятые сутки.
- Нужен антибиотик, - размышляю я. Хотя бы ампициллин, без лекарств не обойдусь! Болезненное состояние нарастает, а не затихает. Изнуряет кашель, дышать тяжело.
Как неудобно жить без мебели – никакой определённости и порядка. Каждый раз ищешь нужную вещь, найдя её, теряешь другую. И так всё время находишься в состоянии поиска. Из мебели в комнате, заставленной мешками и коробками, стоят только телевизор и фортепиано. Всё остальное – на прошлой неделе продано за бесценок местным грузинам, которые с радостным возбуждением вывезли всю мою мебель на старом грузовике за один вечер. Долго и настырно они уговаривали меня продать им пианино, но я устояла, не смогла расстаться с дорогой для меня вещью. Ещё в детстве купленное мамой фортепиано с мягкими клавишами, так нежно поющее, было мне дорого и любимо. Немыслимо представить его в чьих-то чужих руках. В каждом музыкальном инструменте живёт свой Бог, утверждают японцы, и я не желаю расставаться с этим добрым, разговаривающим со мной Богом ни за какие деньги.
С трудом нашла коробку с лекарствами. Увы, антибиотика там не оказалось. Придётся идти в город в аптеку, хотя и там вряд ли будет, а если и будет - мне его не продадут, - не без оснований подумала я.
По сложившейся за последнее время привычке проверила - есть ли свет, хлопнула выключателем. Нет! Электричества нет уже несколько дней, а если нет света, то нет и воды - не работает электронасос. Газ отключили несколько месяцев назад. Только попав в такую ситуацию, начинаешь ценить достоинства цивилизации, которые не замечаешь в благополучной жизни.
От голодной смерти спасает старенький примус, который стоит на лоджии, водружённый на кухонный стол. Не так быстро, как хотелось бы, но я освоила технику обращения с этим незамысловатым прибором. Только вчера, при разжигании, он почему-то вспыхнул факелом и опалил мне чёлку и брови. Слава богу, что глаза в этот момент были закрыты очками, но испугалась, даже вскрикнула.
Предварительно прочистив жиклёр первой струной от гитары, медленно начинаю закачивать примус, преодолевая страх. Керосин заполняет чашечку, с замираньем сердца подношу спичку и приседаю. Ой! Пламя мягко объяло форсунку, через некоторое время благополучно синим пламенем вспыхнула горелка. Получилось! Горячий чай обеспечен! Радуюсь, как ребенок.
За всё время «блокады» больше всего я истосковалась по яичнице. И сейчас снова вспоминаю, как она растекается по сковородке, "шкварчит" и вкусно пахнет. Кто-то сказал, что хурма - пища богов. А вот яичница - пролетарское блюдо и королевский завтрак одновременно! Простая, обыкновенная глазунья являла собой предел желаний. Но яиц в продаже не было и, если они появлялись, то по цене 5 рублей за штуку и раскупались сразу. Их, конечно, можно было выменять на сахар, но и его у меня не было. В ящике из-под боеприпасов, который давно приспособлен под контейнер для круп, сохранились пшено, рис и перловка, сахару было меньше чем полпакета.
Жизнь в гарнизоне за последнее время превратилась в бесконечный поток ожиданий. Ждём самолёт с зарплатой военнослужащих, который должен прилететь. А он всё время задерживается. Ждём указ, куда и когда будут выводить наш полк. Ждём привоза продуктов в магазин. Ждём мужей из командировок, которые становились всё длительней и опасней. Вот и сейчас, вместе со многими женщинами полка, я стою на ступеньках гарнизонного магазина и ожидаю машину с хлебом. Стояние в очереди на ступенях магазина непроизвольно превратились в нечто белее значимое, чем просто ожидание. Здесь зачастую происходит обсуждение всех насущных проблем нашей жизни. Ведутся разговоры о политике, здесь мы узнаём последние новости, так как телевизоры не работают, здесь обсуждаем житейские моменты, например, чем и как лечить заболевшего ребёнка, каким образом можно снять деньги со сберкнижки. Вот и сегодня мы уже обсудили, что в районе Лисилидзе движется колонна военной техники, на бортах надпись "апсы". Это наступают звиадисты, они двигаются в сторону Абхазии. Значит там, в скором времени, начнутся боевые действия. А ещё обсудили, как «разули» машину капитана Татаркина прямо в гараже. Криминальная обстановка в городке усиливается. Вчера в районе гаражей слышались выстрелы. Ранен грузин. Молодой парень. Вот последние события.
Наконец-то появляется долгожданный тёмно – синий «пирожок». Женщины оживились, заулыбались. Но, как оказалось, напрасно. Из машины вышел водитель - молодой грузин и сказал, что он нечаянно облил хлеб бензином. Не спеша открыл дверцы торца машины, из которой резко дохнул бензиновый запах, спокойно поднял с пола и показал всем присутствующим ящик с мокрыми и блестящими на солнце буханками.
Прозвучал тихий, почти болезненный стон сожаления.
Я решаюсь идти в город и купить хлеб там, хотя знаю, что его продают в магазинах только за лари, а их у меня нет. Но есть надежда, может, сумею купить лаваш у частника.
Выхожу за ворота военного городка и отправляюсь по давно ставшей мне родной улице в ближайший двор, где торгуют хлебом.
Осень в Грузии прекрасна. Погода ликует. В лёгкой дымке виднеются горы, что по местным приметам говорит - будет прохладно и в ближайшее время возможен дождь. Плохо, думала я. Отапливаться нечем. Котельная к работе не готова. В Грузию не поступает мазут, солярка. Элементарно нет дров. Есть нечего. Жесткий кризис. Президент Звиад Гамсахурдия то ли по инерции, то ли по каким – то другим соображениям продолжает ждать от Кремля решения всех грузинских проблем. И всё время твердит, что не хочет ехать на встречу с российским президентом в Барвиху.
Идти легко. Высокое кавказское небо взирает на землю пронзительно ясно и, кажется, дарит покой. Торжествуя своей первозданностью и чистотой, оно всё - таки не может остановить всех событий, которые постоянно будоражат население теперь уже бывшей республики Грузия. Где градус политического накала остаётся велик. И жить здесь далеко не безопасно. Тревожно. Это чувство не покидает последнее время, оно мучает из-за неизвестности и постоянного ожидания беды.
Грузия, жестко воюя с Абхазией и Осетией, не отпуская их из своего состава, и не признавая чужую борьбу за свою независимость, сама же получила долгожданную, как они говорят, «свободу», выйдя из состава Советского Союза. Целыми днями бурно и неоднозначно среди населения и с экрана грузинского телевидения ведутся политические дебаты на тему «Как Грузия будет жить самостоятельно». Опьяненные понятием « независимость » молодые грузинские парни возбуждённо радуются, спорят, говорят много и самоуверенно, старики задумчиво молчат, говорят не так много и преимущественно строго. Ну, а молодёжь ликует. Она верит в свой успех и спешит освободиться от старых устоев и законов общества, видя в них только преграду и сдерживающую силу для своей деятельности.
Подхожу к автостанции. Недалеко от неё располагается двухэтажный дом батоно Резо, во дворе которого есть тонэ – грузинская печь для выпекания лаваша. Выпекать лаваш и торговать он начал недавно и довольно успешно. Покупателей много, место бойкое и хлеб нужен всем. Я подхожу ко двору и вижу громко разговаривающих мужчин. Разговор явно острый. Назревает конфликт. Избегая
всякой опасности, я ускоряю шаг. Как детский организм не принимает и отторгает взрослую пищу, так моя душа больше не может воспринимать воинственные политические дебаты и агрессию.
В аптеке, как и предполагалось, пусто, и лишь слегка ощущается характерный запах лекарств. Я уже привыкла к пустым полкам в магазинах, но пустые полки в аптеке вызывают чувство горечи и отчаяния. Фармацевт, крупная, круглолицая, обрамлённая бакенбардами молодая грузинка, по-доброму извиняясь, объяснила мне, что аптека давно ничего не получает. И она, к сожалению, ничем не может помочь.
Придётся идти на рынок. Поищу там, подумала я. Тем более, сейчас многие вопросы можно решить на рынке. Сокращаю путь и делаю его красивей, иду через парк. Вечнозелёные растения всегда вызывают у меня чувство восхищения. Люблю постоять под роскошной пышной магнолией. В жаркие дни под ней простирается густая тень, живительная прохлада, и мне кажется, что магнолия ласково тянет за макушку. Это так приятно и мило. Мы частенько стояли под ней с сыном, и он говорил, что если стоять под магнолией каждый день, то можно вырасти великаном. Я поспешила к ней, радуясь предстоящей встрече с кавказкой волшебницей. Но встреча омрачилась увиденным : недалеко от моей любимой магнолии, в середине парка полукругом выстроилась группа людей. Молчаливо, с невесёлыми лицами, сосредоточенно они наблюдают, как два человека верёвками стаскивают бюст грузинского князя Александра Цулукидзе. Я тоже останавливаюсь и, не отрываясь, смотрю на несуразное и страшное действо. Никогда не видела, как низвергают памятники.
Вот чего я не люблю в своей жизни – так это коллективных и внезапных прозрений, всегда вижу в этом оскорбление. И сейчас меня возмущало молчаливое согласие людей. Князь проделал большую работу - изучал « Капитал » Маркса и Энгельса, переводил статьи на грузинский язык. Большой вдохновенный труд, честно выполненный и подаренный родной Грузии. Участвовал в освободительном движении совместно с Сосо Джугашвили. За это народ сначала его возвеличил, поставил бюст, назвал его именем город, а потом ровно за то же и низверг.
Нельзя доверять толпе, думала я уже в который раз за последнее время. Она эмоциональна и безответственна. А главное - ведома. Каждый человек находящийся в толпе, перекладывает ответственность на плечи другого, стоящего рядом, такого же, как он, зеваки или освобождается от неё вовсе.
В мрачном расположении духа вхожу в помещение городского крытого рынка. Пахнет яблоками, кинзой, специями и сыром. На прилавках лежат горки сухофруктов, хурмы, зелени. Только вот хлеба, молока и яиц - нигде нет. Я купила баночку мёда и немного сыра сулугуни и хотела уйти, как вдруг увидела недалеко от выхода цыганку, которая держала сумку и скрытно что-то продавала. Не спеша подошла к ней. Цыганка быстро открыла сумку. Точно! Лекарства. Обрадовавшись удаче, попросила у неё ампициллин. Но предложенное мне лекарство оказалось уже год как просроченное. С разочарованием вернув его цыганке, говорю, что просроченный препарат уже вряд ли мне поможет. Женщина безоговорочно суёт упаковку в сумку, не возразив ни слова и даже не изменив выражения лица. Оно как - будто застыло, отражая состояние твёрдой готовности к любым событиям.
Цыгане в Грузии не такие, как в России, они словно потеряли часть своей культуры и главное - смелости, обманчивости. Услышав мой кашель, цыганка подвела меня к грузинке, стоящей за прилавком, на котором лежали пучками навязанные травы, и сказала, показав пальцем на пучки бледно – зеленого цвета, что вот эта трава мне поможет.
Трава напоминала укроп, только без семян, и не имела характерного укропного запаха. Заваривай и пей как чай, не будешь так сильно кашлять,- наперебой говорили они. Зная, что помощь от травы будет незначительна, всё - таки купила пучок. Надо же что - то делать, чем - то лечиться.
- А где можно купить хлеб, - спрашиваю я у продавщицы трав.
- Сейчас уже поздно. Утром надо хлеб покупать. Его рано пекут и сразу разбирают. Сегодня уже не купишь, - ответила она. -
Хотя нет, иди прямо, там под платаном увидишь дом с синей крышей, это сахли батоно Берулавы. Он печёт хлеб позже остальных, может, он продаст тебе лаваш.
Я поблагодарила её и пошла к выходу.
- Русулли, - крикнула мне вдогонку продавщица лечебных трав, я оглянулась, - Его Гурами зовут.
Я благодарно закивала и, вновь окрылённая надеждой, отправилась искать дом Берулавы.
Да, действительно, третьим по счёту, под огромным платаном располагался небольшой домик. Во дворе виднеется круглая грузинская печь, в которой, и выпекаются лаваши. Над большим медным тазом склонился мальчик, он просеивал муку через большое деревянное сито. Я узнала его - это был Спартак Берулава. Когда я работала в средней школе, он учился в моём классе. Подвижный, открытый и не очень усердный ученик.
- Гамарджоба, Спартак, - поздоровалась я - Вы продаёте хлеб?
- Сейчас,- бойко ответил мальчик и быстро побежал в дом.
Через несколько минут из дома вышел седовласый мужчина, лет сорока пяти, на нём был надет клеёнчатый фартук, обсыпанный мукой. Это хозяин дома батоно Гурами , - догадалась я. Здороваюсь с хозяином:
- Гамарджоба батоно Гурам. Мне нужен хлеб, вы можете продать лаваш ?
Успела, массавлеби, - сказал Берулава. Спартак сообщил ему обо мне, - подумала я .
- Сейчас, сдэлаю ещё одын замэс и всё, заканчываю на сегодня, - с характерным грузинским акцентом сказал Гурами.
Я присела на скамейку. Во двор к Берулаве начали подходить люди. Первым пришёл старик, который громко поздоровался, и, опираясь на палку, сел на скамейку рядом со мной.. Затем пришли две девочки и женщина. Они все почтительно здоровались с Берулавой. И так во дворе пекаря собралось человек двенадцать. Это были люди, живущие по соседству на той же или соседней улице. Они знали друг друга и дружелюбно делились новостями. Среди всех покупателей выделялся один парень – молодой грузин, одетый в синий спортивный костюм и кожаную куртку. Держался он независимо, смело и симпатии у собравшихся покупателей не вызывал.
Хотя было видно, что они его знают, но обращаются с ним крайне осторожно. Из разговоров я узнаю, что его зовут Автандил . Он подъехал сюда на жигулёнке «копейке», припарковав его у ворот. Собравшиеся покупатели наблюдают за замесом теста, как за священным ритуалом, молча и с благоговением. Это действо несёт в себе жизненно важное таинство. Я сижу на скамеечке недалеко от тонэ. Печь мягко излучает тепло и вкусный запах, от которого ещё сильнее хочется есть. У меня слегка кружится голова. Ощущая слабость, вместе со всеми наблюдаю за работой пекаря. Сильные у Гурама руки. Как мягко и уверенно он вымешивает тесто. Вот оно уже не прилипает к рукам, легко отстаёт и постоянно принимает приподнятую, округлую форму. Действо завораживает и радует одновременно.
Вот Берулава, отряхивая от муки руки, зовёт: «Кетино!». Из сахли выходит женщина, в зелёном байковом халате одетом поверх чёрного платья. Она намного ниже Гурами, полновата, седые волосы покрыты чёрным платком. Обутая в мягкие чёрные тапочки, она быстро подходит к столу, на котором находится тесто, и приступает к изготовлению лепешек. На специальном устройстве, похожем на нашу вертушку энергично раскручивает тесто. Столь примитивная техника вызывает у меня живой интерес, хочется самой подключиться к чудодейственному таинству. Приближается самый интересный момент - размещение лепёшек на стенки тонэ. Как ловко это проделала Кетино, как грациозно и красиво. Буквально через две минуты она осторожно снимает горячую металлическую крышку, взявшись за ручку войлочной прихваткой.
Ах! Какой дух пошёл из тонэ. Это живой запах свежеиспечённого хлеба. С чем его можно сравнить? Он особенный, жизнеутверждающий и, наверное, ни с чем не сравнимый, тем более для голодного человека. Легко работая специальными инструментами, Кетино быстро достаёт из печи лаваши и аккуратно складывает их на стол. Так же быстро налепляет ещё одну партию и снова закрывает крышку. От тепла и запаха хлеба немного разморило. И я уже не испытывала никакого напряжения. Я тихо радовалась всему происходящему: хлебу, теплу от печи и людям, с которыми сейчас находилась.
Да и вообще, неприязни к местной культуре у меня никогда не было.
Мне многое нравится и в людях, и быту грузинского народа. Неравнодушные по своей природе, грузины обладают удивительной способностью - терпеливо слушать человека, зачастую готовы оказать содействие. Они ласково обращаются с детьми, и мне всегда импонировало их уважительное обращение к старикам. Грузинки – хорошие хозяйки, как радушно они умеют принять и угостить гостя. Грузинская кухня - подарок для гурмана. Да и сам по себе – народ дружелюбный. Антагонизма я не испытывала.
Спартак свернул два лаваша пополам и аккуратно положил их мне в пакет поверх баночки с мёдом. Хлеб был горячий, и держать его в руках было невозможно. Я подошла к Берулаве и сказала, что у меня нет лари, а есть только российские деньги.
-Вы возьмёте российские деньги? – спросила я.
-Да, конечно, - спокойно ответил Гурам.
- По законам базарной экономики я это сделать обязан,-
шутливо продолжил он.
- Только не базарной, а рыночной экономики,- поправила я Берулаву.
- А! Генацвали! Какая разница, базар - он и есть базар. Значит, и экономика базарная. Я расплатилась и, попрощавшись, вышла со двора.
Дверь в машину Автандила была открыта. На месте рядом с водительским сидит парень, необыкновенно смуглый, в камуфлированной куртке. Он выглядел безучастным, но что-то совсем недоброе выражает весь его облик. Мой взгляд упал на берцы на его ногах, а из-под сиденья виднелся ремень. Я сразу вспомнила - это был ремень от автомата. Он спрятал под сиденьем «калаш». О, Боже! Как можно быстрее я зашагала по тротуару.
Но далеко уйти от дома пекаря мне не удаётся. Улица тиха и пустынна. Вдруг рядом с собой слышу шум автомобиля, лёгкий, привлекающий внимание, клаксон. Из окна жигулёнка на меня смотрит улыбающийся Автандил.
- Садись, довезём до городка,- предложил он.
Я отказалась, сославшись на то, что хочу прогуляться пешком.
-Зачем идти пешком? Садись, довезём прямо до КПП.
Снова отказываюсь, ускоряю шаг, переходя почти на бег.
- Остановись, мне надо с тобой просто поговорить,- сказал Автандил.
Я ещё больше ускорила шаг.
- Что ты убегаешь? Я что, зверь? Остановись!
-О чём? Что у нас общего?- отбиваюсь я.
- У людей всегда есть общее,- философски, со злым сарказмом заметил Авто.
- И что же между нами общего?- снова отбиваюсь я.
- А сама не можешь догадаться?
- Нет! Не вижу ничего!
- Ай- яй- яй… а ведь всё так просто.
- Думаю не настолько…
- Деньги!- улыбаясь, произнёс Автандил. Ты же любишь деньги?
-Деньги! И при чём тут я? - отрезаю я.
- Ну, как при чём? - продолжал настырный парень.
- Скажи, у тебя муж лётчик? Он летает в Россию? Мне надо поговорить с ним. Дело есть. Обиженными не останетесь! Обещаю, слово мужчины.
- Мне ничего не надо, и мужу я ничего говорить не стану. У него с вами тоже ничего общего нет.
- Вот глупая! Да что ты всё бежишь? Ты можешь со мной поговорить или нет?
- Не о чем! – выкрикнула я и закашлялась.
Парень быстро вылез из машины, открыл заднюю дверцу. Теперь я увидела из - под сиденья часть приклада от автомата.
- Садись! – заорал он. Я побежала. Внезапно сильным рывком за пальто Авто остановил меня. Несколько пуговиц оторвались и упали на асфальт. Затем он дёрнул меня второй раз, теперь уже за руку, в которой был пакет. Он со звоном упал на дорогу, разбилась баночка с мёдом. Осколки стекла торчали сквозь лаваш и сыр, мёд растекался лужей. Я попыталась поднять пакет, но в этот момент парень пнул его и дёрнул меня снова. Теперь упала я, больно ударив левое колено и руки. Отчаяние и гнев охватили меня, я закричала так сильно, насколько хватало сил: « Мама!» Крик разносился по пустынной улице. И вдруг услышала голос, это звучала грузинская речь.
По улице бежал тот старик, с которым мы вместе покупала хлеб у Гурами. Он спешил мне на помощь, угрожая Автандилу палкой и яростно что – то выкрикивал.
Автандил быстро сел в машину и поехал. Старик помог мне подняться. На дороге остался лежать в луже меда, осколков и грязи лаваш. Глубокое чувство благодарности я испытывала к старику.»Мамо» по-грузински значит – отец. Вот так и случилось.
В последнее время я отчаянно не любила вечера. Погружённый во мрак городок, с тусклым жёлтым светом в окнах от керосиновых ламп, неестественная тишина и разлившаяся тоска рождали бесконечную грусть. Одиночество и обостряющееся чувство голода повергают меня просто в отчаяние. Чтобы скоротать вечер, избавиться от этих чувств, я зажигаю керосиновую лампу и сажусь за пианино. Становится легче, отрешённее. Музыка всегда была в моей жизни спасением. Вот и сегодня я снова зажгла лампу, поставила её на ящик, открыла первый, лежащий сверху на крышке сборник. Это был Шарль Азнавур. Перевернув несколько листов, останавливаюсь на первой попавшейся странице и тихо начинаю играть. Это «Снег». Тусклый свет от лампы слабо освещает ноты, но разглядеть можно. Играть в темноте я люблю с детства, ничего не видно, только звук, он обостряется, становится выразительным, как - будто видимым, и кажется, что окружающее пространство состоит только из звуков. Музыка захватывает и уносит в свой мир, в котором нет такой горечи и предательства, а есть мир - где живёт любовь, в которой можно раствориться или укрыться от бед, обид и страхов. И я прячусь в музыке, в этом с детства знакомом мире.
Грёзы прервались свойским и тревожным стуком в дверь. Сердце нервно забилось, ноги сделались ватные. Сняв керосиновую лампу с ящика, иду к двери, дрожащими руками поворачиваю ключ, открываю дверь. Светя вниз фонариками, с решительными лицами, ко мне в квартиру заходят соседки Лиля и Галя. Без прелюдий и сентиментальностей быстро и точно взволнованными голосами сообщают мне новость, которая меня просто ошеломила.
- Завтра в 4 часа утра весь полк будет поднят по тревоге. Экипажи погонят борта на новую базу в Россию. В полку остаются только женщины.
- Я онемела. О, ужас!
- По тревоге выходим вместе с мужиками, - сказала Галя.
- Будем разговаривать с командованием, - решительно подтвердила Лилька.
- Выйдешь с нами?- в один голос спросили они.
- Да, конечно,- ответила я.
Соседки быстро пошли к двери, освещая коридор фонариками. И уже стоя в дверях, Галя сказала:
- Нам ещё многих надо обойти. Они, быстро повернувшись, зашагали по лестничному пролёту вниз, освещая дорогу впереди ставшими незаменимыми в нашей жизни фонариками. Раздавались лёгкие женские шаги. В скорости глухо хлопнула входная дверь.
В мозгу судорожно завертелась одна и та же мысль: «Как быть?»
Оставаться одной в таком положении – опасно. Всё бросить и уехать – невозможно. Поезда не ходят, разрушены мосты. Выехать просто – напросто не на чем. Вокруг военные конфликты. Обстановка криминальная, квартиру бросить нельзя. А что самое страшное - нас запросто могут взять в заложники. Выхода нет. Тупик.
Ночь опять проходила без сна. Череду горестных раздумий прервали быстрые шаги и голоса в подъезде. Не зажигая лампу, прямо в темноте начинаю собираться. На окнах нет занавесок, и мягкий лунный свет легко проникает в квартиру, освещая её бледным светом. Как сильно я похудела за последнее время. Юбка свободно вращается вокруг талии, между мной и поясом входит целая ладонь ребром.
Кофта тоже болтается. Умываюсь над кухонной раковиной из ковша. На ощупь нахожу ключ, выхожу в подъезд.
По улице уже идут однополчане, мужчины, одетые в комбинезоны, с «тревожными» чемоданами, освещая дорогу фонариками, со многими рядом шагают их жёны. Все вместе спешат к месту построения.
Взволнованные женщины быстро окружают начальника штаба и засыпают его вопросами. Разговаривают тихо,голоса стараются не повышать, потому что рядом, через улицу располагаются дома, в которых живут грузины, будить их своим криком никому не хочется. Ещё темно, и все это понимают. «Что нас ждёт? Мы боимся оставаться одни без мужчин, взволнованно наперебой говорят женщины.
Начальник штаба - стройный мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, суховатый, необыкновенно подвижный. Мне всегда казалось, что он не знает усталости, настолько лёгким и выносливым он выглядел. Импонирует его манера внимательно и сосредоточенно слушать собеседника, способность сдерживать эмоции. И сейчас только чёрные узкие восточные глаза выдают его настроение. Они сузились и это означало тревогу. Я знала его давно и умела читать настроение по выражению лица. Его глаза резко сужались, если - не нравилось, или, наоборот расширялись, становились весёлыми, и в этот момент всем своим обликом и обаянием он напоминал Ходжу Насреддина. Я спросила: «Будет ли обеспечена нам хоть какая - нибудь защита? «Геннадий Альбертович сдержанным голосом отшутился. Мужественный человек, профессионал, - я его понимала и бесконечно уважала. Но я хотела знать, что нас ожидает? Нужны гарантии, а их, как видно, нет.
Остальные мужчины стоят немного в стороне и напряжённо молчат. Это члены экипажей, которым и предстоит перегонять вертолёты в Россию, они ждут дальнейших распоряжений. судя по выражениям лиц, нервы их натянуты.
На дороге, недалеко от ворот КПП выстроились вряд три КАМАЗа. Фары выключены, но горят габариты. Медленно, почти бесшумно к колонне подъехал ещё один грузовик и встал в колонне первым. На шум двигателя оглянулись немногие, все слушали Геннадия Альбертовича. Через минуту раздался возмущённый голос Лиды Филько: « Посмотрите, машина с вещами! Чьи? » Все оглянулись и стали разглядывать сквозь темноту машину. Из угла кузова виднеется аккуратно, по - хозяйски скрученный линолеум, возвышается шкаф и рядом, с обвязанными старыми одеялами углами, пианино. Все, конечно, поняли - кому принадлежат вещи. Это вызывает бурю возмущения. Закрыть дорогу, - сразу выкрикнуло несколько человек. Возмутительно! Не выпустим! Несколько женщин метнулись к воротам, и быстро выстроились в шеренгу напротив ворот, перекрыв выезд из городка живым щитом. Мы, - семь женщин, взявшись за руки, замерли, застыли, открыто выражая протест: « Не выпустим!» Воцарилось полное безмолвие. А оно может быть куда более драматичным, чем крик. В тишине слышалось наше взволнованное дыхание. Натянутые нервы, стучащие сердца и глаза, которые так много сейчас выражали. Апофеоз этого момента остался в моей памяти на всю жизнь. Однополчане молча смотрели на нас, некоторые опустили глаза. На лице командира полка отразилась растерянность и выступили капельки пота. Такого поворота событий он не ожидал. Перед боевым офицером встал вопрос не стратегии и тактики, а вопрос куда более тонкий и щепетильный. Женщины ему не подчиняются. Он не имеет права ими командовать. Да, и, в конечном счёте, они просят у него защиты. Как быть? Он не знал.
Немая сцена была нарушена женой командира полка. Она решительно подошла к нам и спросила: « Это что, бунт? Бунт на корабле? Я знаю ваши фамилии, я их внесу в список » .
- Внеси в него и наши девичьи, - резко ответила я.
Она отошла и снова встала рядом с мужем, они тихо обсуждали ситуацию. Через некоторое время опять подошла и спросила: « Что Вы хотите? Каковы ваши требования?
- Защиты! Вооружённой защиты, прямо здесь в городке. Мы боимся оставаться сами, - просто объяснили мы.
Она снова вернулась к мужу.
Медленно приближалось утро. Рассвет едва брезжил. Первые лучи восходящего солнца заскользили по стёклам окон. И они робко сверкнули.
На балконах завиднелось сохнущее бельё, придавая этому драматическому моменту домашность. Лица людей легко просматривались. И я увидела во взглядах многих однополчан не только замешательство, но и горечь, усталость.
Члены экипажей, которым предстоял перегон бортов в Россию на базу, стояли вместе. Они были готовы выполнить задание. Я понимала, что наша преграда лишь задерживает время, мешает, усложняет выполнение задачи. Лететь придётся позже, по светлому, а это означает, что уходить далеко в территориальные воды, пролетать по берегу Абхазии опасно - собьют . Перегрузка вещей из КАМАЗа на борт тоже займёт время и отнимет часть сил.
Ничто и никто не способен остановить российского воина. Осознание простой истины приходило вместе с лучами солнца. И утро снова уносило страх. Не проронив ни слова, отпустив руки своих соратниц, я быстро зашагала по направлению к своему дому. Бунт окончен, как нечто бессмысленное. В глубине души жгло чувство стыда.
Вдруг меня окликнул мужской голос. Это - Саня Бондарь. Он тоже должен лететь в экипаже борттехником.
- Лариса,- попросил он, - возьми ключи от моей квартиры и забери к себе магнитофон. Его беременная жена и ребёнок давно уехали на родину в Винницу. Квартира располагалась на первом этаже и представляла собой лёгкую добычу. Он протянул мне ключ, затем быстро открыл «тревожный чемодан», достал пакет с сухим пайком, подал мне.
- Да, если не затруднит, полей цветок на кухне. На кухонном подоконнике у него растёт роза. Он дорожил ею и гордится.
- Да, конечно, не волнуйся, - ответила я.
Так начиналось утро нового дня, полного неизвестности и, как всегда, тревоги.[/font][/size]