В некотором роде - апокалиптика. Не дай ей бог сбыться...
--------------------------------------------------------------------------------
Последний
Мрачное серое небо нависло совсем низко, будто облокотилось на залитую бесконечным дождём равнину. Далёкая вышка транскосма виднелась только до первой смотровой площадки, всё остальное утонуло в облачном тумане, даже проблесков сигнальных огней не угадывалось.
Осень…
Ветер теребил и без того испещрённую шрамами от частых капель поверхность пруда, мял её, как мнёт нетерпеливый джигит простынь в первую брачную ночь. Развалины особняков на обочине бывшей Рублёвки, а ныне «Пути Ментаймира», сквозь пелену дождя расплывались причудливыми монстрами.
- Эй, бачка Сергей, кюшать иды, э! – голос Тяна вырвал старика из пучины философской грусти.
Над покосившимся срубом бани на холмике, единственного более-менее целого дома на добрый десяток километров, растекался грибом дымок, прижимался к кучам битого кирпича, словно боялся слиться с небесной серостью.
Невысокий сухой старик в старых линялых шароварах, в наброшенной поверх когда-то чёрного бушлата грязно-голубой с разводами скатерти, вздохнул.
- Иду!
Полусгнившая арматурина давно обрушившегося причала уцепилась за бахрому скатерти, будто не хотела отпускать. Старик сердито дёрнул, ржавый пруток не выдержал и обломился. Пришлось выпутывать его на ходу, сдабривая неуклюжесть вспухших артритом пальцев подзабытым в этих краях матом.
Покосившаяся дверь взвизгнула недорезанным поросёнком. Эх, угораздило же застрять здесь, где свинина под запретом! Сейчас бы отбивную, толстую, с поджаристой корочкой, с нежной прожилкой сальца, исходящую соком… Или шпик, такой… такой розовый, с чесночком…
«Проклятый шариат! Это нельзя, то нельзя!»
Старик сглотнул, стащил с засаленных седых косм феску, размашисто перекрестился на паутину в углу коридора и шагнул через подгнивший порог в комнату.
На картонном ящике стояло помятое жестяное блюдо с главным и единственным яством. Тян сидел на полу скрестив ноги и слизывал жир с руки.
- Однако, долго ты, бачка. Я - шибко голодный, ждать не стал! Садысь!
Старик закряхтел, подсаживаясь к ящику. Далеко не молодые ноги путью не сгибались, потому – скорее прилёг, чем сел. И то – пришлось минут пять отпыхиваться от боли в сведённых судорогой икрах. Старость – не радость!
Впрочем, Тяну стоило отдать должное. Мясо он приготовил просто замечательно. Жирные тушки крыс были ничуть не хуже поросятины, а прожаренные хвостики восхитительно хрустели на зубах.
Старик в который раз возблагодарил судьбу за тот неслыханный приступ щедрости стоматолога-китайца, иначе давным-давно сдох бы беззубым.
- Слышь, бачка Сергей, я трансвокс нашёл, однако, новый почти. Смотреття будешь?
- Сколько там у него сеансов осталось?
- Однако, четыре огонька горят. Нам на пару недель хыватит!
- Тогда – включай давай!
Тян неторопливо убрал с ящика блюдо, принёс пару надтреснутых чашек и кофейник.
- Сегодня у нас праздник почти! Старого Ахмета помнишь?
Старик кивнул.
- Целую пачку чая дал! Как я связку крыс показал, - Тян кивнул на блюдо в углу, - так он и дал сразу, и сахара полпачки. Была у него подгрызенная. Тебе привет, однако, передал, не забыл.
Над коробочкой трансвокса разводами поплыл воздух. Старик потягивал вприкуску горячий чай и смотрел на проявляющееся изображение.
Попали на новости. Тян хотел переключиться, но старик схватил его за рукав.
- Дай посмотреть. Давно не видел, что в мире творится.
Дикторшу, укутанную до глаз в полном соответствии с шариатом, он почти не понимал. Тараторила она быстро, а старик настолько в татарском силён не был. Так, доходило кое-что с пятого на десятое.
Вспыхивающие снизу строчки на латинице и стремительно пробегающая арабская вязь им тем более не воспринимались.
Наконец, дело дошло до репортажей. Здесь всё было ясней и понятней.
Забастовка диспетчеров космолифта в Мумбаи, налёт иранских истребителей на нарко-лабораторию в Вашингтоне, публичная казнь последнего потомка японского императора в Канберре. Мир продолжал успешно сходить с ума.
Последняя новость в выпуске старика опечалила. Тлевший долгое время конфликт между Ичкерией и Украиной вспыхнул с новой силой. На Турецком валу – новые столкновения. Меджлис в открытую грозился очередными ядерными ударами, если украинцы будут продолжать придерживаться дискриминационной политики к малым государствам польского региона.
- Знаешь, Тян, у меня жена из-под Донецка, царствие ей небесное. Хреново им там придётся, если чечены отбомбятся. Помнишь кратеры в Сахе?
Тян кивнул и переключил канал. Здесь тоже оказались новости, только на китайском. Показывали демонстрации по всему Китаю по случаю возвращения последней космической экспедиции не то с Плутона, не то с Нептуна. Старик толком не понял, нетерпеливо махнул рукой, мол, ну эту коммунячью муть, переключай дальше. Тян и переключил.
Теперь попали на «Немецкую волну». Вещали на английском. Симпатичная алжирочка брала интервью у пожилого негра-баварца о завершающей стадии строительства мемориального комплекса. Долгострой. Сооружали этот комплекс в память погибших при ликвидации аварии газопровода по дну Балтики лет десять. Латышские террористы-чернорубашечники постарались тогда со взрывом. Четырнадцать тысяч погибло.
Тян не выдержал, выключил трансвокс.
- Однако, только свободные каналы, бачка. Сопсем дрянь!
- А ты думал, что тебе заряженный воксер выкинут?
Тян засмущался отчего-то.
- Ты чего, разве не на мусорке подобрал? – удивился старик.
- Я, однако, у черкешина позаимствовал, - не стал отрицать Тян.
- Тьфу-ты, я сколько раз тебе говорил – не воруй! Ладно, проехали. А что за черкешин? Я что-то не помню такого.
После обстоятельных выяснений старик понял, что речь шла о спившемся грузине, который коротал век дальше по шоссе и сменил гнев на милость. Не обворовать этого прощелыгу – грех.
Дождливый день меж тем плавно перетекал в столь же дождливый вечер. Запасённых вчера продуктов должно было хватить ещё минимум на три дня, потому никто никуда не спешил.
Вместо того, чтобы месить грязь, старик предался воспоминаниям.
- Слышь, Тян, помнишь, как встретились?
- Однако, плохо помню. Шибока пьяный был.
- Я, когда тебя в первый раз увидел, за японца принял. Время-то какое было? Китай же тогда как раз войнушку очередную затеял, Токио занял. А ты… Кстати, а кто ты на самом деле, а? Десять лет вместе по свету таскаемся, но так я и не понял.
- Папа…
- Да помню я про твоего отца! С Алтая он. Ты мне про мать поведай. Откуда она, какого роду-племени?
- Однако, не сыкажу. Сам не зынаю. Про прабабку – зынаю. Про мамку – нет. Папа, однако, шибока на мамку сердитый остался.
Лунообразная физиономия Тяна даже залоснилась от внимания. И без того узкие глаза стали еле различимыми щёлочками. Поговорить об отце он любил, при этом всегда улыбался непередаваемо приторной улыбкой.
- Хорошо мы тогда погуляли с тобой! Весь Петропавловск на уши подняли. Да, ты слышал? Переименовали Петропавловск.
- Как, однако?
- Не знаю. Слышал только – переименовали. Да-а-а! Золотые были времена. Слушай, а какое сегодня число?
- Седьмое.
- Оп-па! Точно седьмое?
- Не веришь, однако?
- Чего ж не верить-то? Верю. Эт, брат ты мой, знаменательный сегодня день! Седьмое ноября две тысячи сто семнадцатого – это же двести лет Октябрьской революции в России.
- Бачка, какая Россия, однако? Не сылышал.
- Была, Тян, такая страна. Тысячу лет существовала. Русские в ней жили. Я, например, русский.
- Ты, бачка, больной, однако. Какой-такой русыкий? Ты – татарин, однако. И сытыраны такой не было! Не сылышал! Татарыстан – зынаю, Ичикерия – зынаю, Сыбырь – зынаю, Кытай, Саха, Чукотыка – зынаю. Россыя – не зынаю!
Старик печально улыбнулся, махнул рукой, потом отвёл взгляд к окну. По морщинистой щеке проползла непрошенная слеза.
Последний русский в стране, которая была когда-то маленькой частью огромной России…