В холодные, дождливые дни телефонные провода необычно гудят, как будто содрагаются от чужих сплетен, идущих по ним, ужасаясь в молчаливом крике от голосов, приносящих с собой то радость, то слезы, то страх…Вы замечали сколько птиц всегда сидит на телефонных проводах? Возможно, они слушают наши разговоры. Но о том, что услышли, они молчат. Город всегда бережно хранит свою тайны, но телефонные провода знают их все.
Миссис Бейбс давно уже старуха, обрюзгшая, страдающая диабетом и больными ногами,но именно она хранила все городские предания и сплетни последние 50 лет. Она знала про все кражи, пьяные дебоши, редкие убийства, совершающиеся в городе. По сути она жила жизнью города, питалась им. Эта семидесятилетняя старуха редко выходила на улицу, все чаще сидела у окна с телефоном и биноклем, вынюхивая, отсеивая новые сплетни. Сейчас же ее глаза бесцельно бродили по дождливой улице, а мысли были лишь об одном – главное не опоздать на кладбище, потеря единственного сына у четы Маркусов лишний повод насытиться новыми слухами и одним глазком взглянуть на обезображенное тело. Она сняла трубку. Два женских голоса (она сразу определила, что это Молли и Джейн – две старые перечницы, закадычные подружки, которые ждали мужей после работы и ходили в гастроном за бакалеей в полдень) говорили о том, как обнаружили тело несчастного, с разодранным горлом и выпотрошенными кишками. Она сидела тихо, затаив дыхание, чтобы они не услышили ее присутствия на линии.
Отцу Морису уже исполнилось шестьдесят. Седые волосы, голубые, но уже померкшие глаза. На похоронах он служил спокойно и всегда быстро. Его любили больше прочих служителей церкви. Джош, вонючий проповедник, был старым лицемерным ублюдком, мнившим себя миссией, а Питер из церкви Вознесения казался просто чокнутым, любившим прыгать на похоронах в могилы. Многие сомневались, что обрюзгшие щеки, дрожащие руки и вздутые вены происходят от усердных молитв, скорее от тихого пьянства. Но никто его не винил. Мир таков, что в нем редко встретишь святых. И сейчас, глядя на себя в зеркало и наливая дрожащими руками очередную порцию виски, отец Морис раздумывал о вечном делении добра и зла. Он прекрасно представлял себе, что такое добро – бог, рай и ангелы. Добро – это его церковь, механизм которой медленно крутился, соединяя и перемалывая все грехи и мелкие грешочки в одну бесконечную, возносящуюся к небесам симфонию зла. Но что такое зло? Он, как истиный католик, хотел сражаться с ним. Но только сражаться было не с кем – зло многолико, и все лики были смазанными, обыденными, непонятными, малоразличимыми. Стакан тихо упал на ковер, разбрызгивая свое содержимое, въедаясь в шерстяную плоть. Отец Морис тяжело поднялся, швырнул стакан в угол и подошел к окну. Дождь, казалось, не собирался заканчиваться. Тяжелые капли разбивались на стекле, оставляя за собой подтеки соленой воды. Серость, туман и холод. Он открыл ставни и всматривался в даль, вспоминая свое детство, походы в церковь, свою мать, которая любила повторять в минуты редкой трезвости, смотря по кабельному очередной выпуск криминала – Морис, сынок, запомни, в этом сраном мире есть злые люди, по настоящему злые, мы редко узнаем о них самих, но видим то, что они сделали с нами. - Она подохла от рака в 35. Глубоко вздохнув, отец Морис, старый пьяница, закрыл окно. Лежа в кровате и размышляя о завтрашних похоронах, о маленьком Дэнни с разорванными ранами, о закрытом гробе, о той чаще, где нашли висящее на ветвях тело ребенка, он ясно понял, что знает что такое Зло.
Город просыпается рано, задолго до восхода солнца. Он просачивается сквозь наглухо заколоченные двери и открытые настежь окна, проникает в разум молочника, развозящего утреннее молоко в домик мистера и миссис Тингл, выблевывается первым завтраком у новенького копа при виде очередного трупа. Он не видит различий между малышом Майки, играющим в роботы и мальчиком Дэнни, которому заклеивают глаза дешевым клеем, чтобы он не моргал на собственных похоронах.
